Сэй Сёнагон (966-?). Записки у изголовья, главка «То, что наводит уныние» (пер. В. Марковой)
Цумадои («посещение жены») – японское название архаического варианта брака, при котором женщина, выйдя замуж, остается жить в доме своих родителей. Мужчина также не переселяется к ней, а живет своим домом, навещая жену по ночам. В этом установлении присутствуют элементы родоплеменных отношений и матриархата: женщина, фактически, и после заключения брака не переходит в семью мужа, а в полной мере сохраняет принадлежность родному клану, включая право на родовое имя и собственность. Случалось и так, что зять принимался в семью жены. После смерти супруги погребались каждый в своем месте семейного упокоения – вместе с собственными предками по отцовской линии.
читать дальше
Цумадои, господствовавший в эпохи Ямато (3-6 вв. н. э.), Асука (552-645) и Нара (645-794), был официально утвержден как основная форма семейных отношений в первой кодификации японских законов – своде «Тайхорё» («Кодекс эры правления «Великое Сокровище»», 710 г.). Был установлен и брачный возраст, составлявший 15 лет для юношей и 13 – для девушек. Как мужчины, так и женщины могли иметь несколько супругов; все дети, рожденные в таких браках, были «законными» и считались принадлежащими к клану матери, а не отца.
Т. о., проблем с правами наследования не возникало. Не считалось бедой и рождение девочки в семье, ведь благодаря удачному замужеству дочери весь клан мог значительно повысить свое благополучие и социальный статус и, кроме того, именно дочери обеспечивали продолжение рода. Исключение составлял императорский род, в котором наследование происходило строго по мужской линии, а император-микадо, по китайскому образцу, имел, кроме супруги-императрицы, целый гарем из младших жен и наложниц.
В эпоху Хэйан (795-1185) брак цумадои обретает завершенность в качестве комплексного, всесторонне проработанного социально-эстетического феномена. Совместное проживание и моногамия были редкими исключениями; в такой чрезмерной привязанности сквозило нечто от вызова общественным нормам, если только отсутствие нескольких жен не объяснялось материальными факторами – скудостью средств и низким происхождением. (Впрочем, престарелые супруги жили, как правило, вместе в доме мужчины.)
Что касается людей благородных, их социальный статус буквально требовал от них «общественно-приемлемого поведения» в сфере нежных чувств – связанного, заметим, не только с удовольствиями, но и обязательствами оказывать поддержку супруге, ее семье и общим детям. К женщинам хэйанская мораль была несколько более требовательна, поскольку общепринятый идеал предписывал женщине быть верной. Однако на деле многих посещало более одного кавалера, тем более что чрезмерная сила характера и самостоятельность в женщинах считались недостатками, так что благовоспитанная дама скорее согласилась бы уступить, чем прослыть холодной и жестокосердной. (Красноречивый эпизод из тех же «Записок…»: кавалер, спешащий от возлюбленной к себе домой, чтобы написать ей «любовную песнь», видит на веранде чужого дома незнакомку, дремлющую после ночного свидания. Он откровенно заигрывает с ней, не позволяет скрыться в покоях, с досадой упрекает – «От вас веет холодом!» – и так до тех пор, пока слуга не приносит даме послание от ее возлюбленного. Тогда кавалер уходит, с умилением думая, что и его любимую, возможно, именно сейчас вот так же застиг случайный прохожий.)
Так что при соблюдении приличий – выраженных не столько в этических, сколько в эстетических нормах – окружающие охотно «глохли и слепли». Обстоятельство немаловажное – если учесть предметно-бытовую среду, в которой развивались любовные и супружеские отношения хэйанских аристократов. Одноэтажные павильоны домов-усадеб, стелющиеся среди садов и озер и связанные друг с другом галереями-переходами, имели внутри практически единое зальное помещение, окруженное галереями под длинными скатами крыши. Роль наружных стен играли ситоми - решетчатые щиты, верхняя часть которых поднималась днем, особенно в жару. Практически, только бамбуковые занавеси, скручивающиеся и поднимающиеся кверху в знойные дни, а также переносные церемониальные занавесы укрывали обитателей от нескромных взглядов. Внутреннее пространство разделялось ширмами и экранами из расписного шелка. Вся бытовая жизнь происходила практически на виду и на слуху многочисленных обитателей дома, включая целый штат фрейлин и многочисленную прислугу. (Следует, конечно, учитывать гораздо более здоровое отношение к физической любви и сексу в традиционной Японии, которое в условиях мирной и гедонистической культуры Хэйан послужило основой для культа наслаждений и эротической любви.) В этих условиях решением проблемы «интимной жизни в условиях публичности» стала предельная эстетизация этой стороны действительности – тенденция, общая для всей хэйанской культуры.
Так, приходя к женщине, следовало соблюдать предельную осторожность, стараясь ничем не привлечь внимания дворни. «Собака увидела кого-то, кто потихоньку пробирался к тебе, и громко лает на него. Убить бы эту собаку!» – досадует придворная дама и великолепная писательница Сэй Сёнагон. – «Спрячешь с большим риском кого-нибудь там, где ему быть недозволено, а он явился в высокой шапке! Хотел пробраться незамеченным, и вдруг шапка за что-то зацепилась и громко шуршит» (Записки у изголовья, главка «То, что докучает»). Утром кавалеру следовало уйти на рассвете, как можно раньше, пока весь дом погружен в сон. Разумеется, все это давало возлюбленным повод для самых утонченных переживаний, окрашенных сладкой печалью неизбежной разлуки. Здесь не было незначительных мелочей. «Покидая на рассвете возлюбленную, мужчина не должен слишком заботиться о своем наряде… Когда ранним утром наступает пора расставанья, мужчина должен вести себя красиво. Полный сожаленья, он медлит подняться с любовного ложа… Сидя на постели, он не спешит натянуть на себя шаровары, но склонившись к своей подруге, шепчет ей на ушко то, что не успел сказать ночью. Как будто у него ничего другого и в мыслях нет, а смотришь, он незаметно завязал на себе пояс… А ведь случается, иной любовник вскакивает утром как ужаленный. Поднимая шумную возню, суетливо стягивает поясом шаровары, … с громким шуршаньем прячет что-то за пазухой, тщательно завязывает на себя верхнюю опояску» (там же, главка «Покидая на рассвете возлюбленную…»).
Вернувшись со свидания, следовало немедленно – «пока не просохла роса» – написать стихотворное любовное послание своей даме (послание, привязанное к подобранной по сезону ветке, относил слугах, что, конечно, не могло остаться совсем уж незамеченным окружающими). Не получить такое послание – огромный стыд! Дама тут же отвечала, отправляя ответ с тем же слугой. Три такие ночи, и в случае согласия родственников брак считался заключенным, в ознаменование чего к изголовью молодой четы подсовывалось блюдо с ритуальным кушаньем – красными и белыми лепешками (этот обряд назывался токоро-араваси,
«обнаружение места»).
Поскольку у мужчины было несколько жен, а также «тайных возлюбленных», ревность считалась делом совершенно недостойным воспитанного человека с утонченными чувствами. Особенно женская ревность, ведь женщине отводилась более пассивная, в сравнении с мужчиной, роль в любовных отношениях – роль объекта чувственных желаний и эстетических переживаний – и ничто в ней не должно было противоречить образу идеальной возлюбленной, женственной, уступчивой, робкой и сдержанной. Поэтому мстительность и ревность – настоящее зло, превращающее женщину в демона. Но и на бытовом уровне, без всякой мистики, эти недостатки считались противоречащими самой женской природе и осуждались обоими полами. «Женщина в преклонных годах взяла себе молодого мужа. Это уже само по себе противно, а она еще ревнует, жалуясь, что он бегает к другой» (там же, главка «То, что в разладе друг с другом»). В конце периода Хэйан и в эпоху Камакура (1185-1333) происходит постепенный отход от этой древней формы брака. Женщины аристократического и особенно самурайского сословий теперь входят в дом мужа и проживают совместно с ним. На первый план выходит роль женщины-матери, поскольку только через рождение сына женщина в полной мере получает право вступить в новую семью (где, впрочем, занимает всецело подчиненное мужу положение). В случае нарушения долга перед новой семьей – самоубийства или неспособности родить наследника – тело женщины после ее смерти возвращалось для совершения посмертных обрядов в отчий дом. В условиях господства самурайской культуры обязанность женщины – подчиняться сначала отцу, потом мужу, потом взрослому сыну. Если сына не было, некому было позаботиться о состарившихся родителях, а также об их посмертном благополучии, и чтобы разрешить эту проблему, был выработан обычай принимать в семью – фактически, усыновлять – мужа одной из дочерей, давая ему родовое имя и права собственности. Эти изменения носили гораздо более глобальный характер, чем может показаться на первый взгляд. В результате положение женщины в обществе и жизни стало зависимым и шатким. Если раньше женщина рождалась, жила и умирала как дочь своего отца, теперь девочка – которой суждено было после замужества уйти в чужую семью – изначально не рассматривалась как «полноценный» член клана, лишаясь, в том числе, и прав на родовое имя и имущество. В 14-15 вв. в Японии стал обычным моногамный брак.
Сэн, Джерри